Послание в сегодняшний день

В Ростовском молодежном театре прошла режиссерская лаборатория «3D» под руководством Олега Лоевского. С одной стороны — это три Дмитрия (Волкострелов, Егоров, Зимин), принявшие участие в проекте, с другой — объемное послание из прошлого в наш сегодняшний день…


ПОЭТ — БРАТ ДЕРВИШУ
«Путешествие в Арзрум». А. Пушкин. Режиссер Дмитрий Волкострелов.

Четверо актеров сидели в полумраке спиной к залу, их кресла напоминали самолетные. Белели только их майки и ведущие от них в глубину сцены дорожки, разлинованные на манер уличных переходов. Вспыхивал экран с пушкинским названием и текстом предисловия. Оно немаленькое. Строчки текли, глаз выхватывал отдельные фразы. Ну ладно, кто прежде травелог Пушкина не читал, тот потом дома прочтет: надо же понимать, что там в предисловии.

Строчки текли дальше, уже и глава пошла. Торжество текста. Но вот один за другим стали вставать с кресел персонажи сценической истории (актеры Екатерина Пономарева, София Львова, Турал Рахманов, Антон Тихомиров) и, светя фонариками вниз, поднимали листы бумаги — оказывается, ими и были «выложены» белые дорожки. Читали внимательно, точно нашли исписанные листки только что, а текста этого прежде не видели. Именно читали, как читают вслух кому-то книгу — особо не интонируя и эмоционально озвученных событий не переживая. Зрителям требовалось не столько всматриваться, сколько вслушиваться — такой это был театр.

Между читкой экран снова воспроизводил главы «Путешествия», секундно замирая на каких-то строках. Например, «мы ленивы и нелюбопытны» (кому-то будет в новинку — это отсюда, оказывается!). Или: «Ночи знойные! Звезды чуждые!» Или о том, как повстречал Пушкин арбу, которую тащили волы, с телом убитого Грибоедова…

Исследователи пушкинского дневника яростно спорили друг с другом, по-разному трактуя его (полемика эта, действительно, увлекательная), и успели схлестнуться даже по поводу новой книги А. Долинина «Путешествие по „Путешествию в Арзрум“», упрекая ее автора «в недостаточном ориентировании в вопросах военной службы». Каждый исследователь убеждал читателей в правоте своих выводов. Эскиз же ни в чем не пытался зрителей убеждать. Он погружал их в «мира первобытный рай» (А. Муравьев), тропами которого перемещался Пушкин от Дарьяльского ущелья к военному лагерю не то солдатом, не то путешественником, как он сам о себе позже писал.

За живописанием ворот (врат) с очевидным символическим значением открывалось то величественное и грозное (бушующий Терек, умопомрачительные скалы), то невыразимо прекрасное создание природы («миловидная Грузия»), и провиделся Эдемский сад, несомненный в этой стороне — актеры, читающие текст, предлагали его на наше художническое усмотрение. Мгновенные портреты людей, которых встречал Пушкин, моментально укладывались в память, как высеченные в камне: персидский поэт Фазыл-хан, поразивший «умной учтивостию порядочного человека»; путешествующие татары с женщинами, «которые сидели верхами»; поп, ехавший из Эривани в Ахалцык; плененный турецкий паша, уверенный, что «поэт брат дервишу… он стоит во главе с властелинами мира»…

И ничего — про подвиги героев, к неудовольствию и разочарованию власти. Зато луч света «постоял» у финала пятой главы: возвращаясь через Владикавказ, Пушкин увидел у друзей журнал с бранной статьей в свой адрес. «Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве».

Но это еще не все, что нам хотели сказать. Сидящие в креслах молодые люди, не меняя внешнего вида, перенесли нас в сегодняшний день. Они одновременно заговорили по мобильным телефонам, и ясно было, что шумовой фон никому не мешал, он был привычен в системе других скоростей и других технологий. Не требовалось путешественнику верстами скакать верхом, мерзнуть и мокнуть. Весь мир был им открыт с иным напряжением сил. Или уже не весь?..


«АХ, ВОЙНА, ЧТО Ж ТЫ, ПОДЛАЯ, СДЕЛАЛА…»
«Возвращение». А. Платонов. Режиссер Дмитрий Егоров.

Роману Меринову, игравшему Алексея, достался солидный массив текста: и от автора, и от героя. Они (возможно, намеренно) были объединены одной, несколько легкомысленной, интонацией. Наверное, воздух свободы пьянил и сметал все запреты на пути к счастью.

На дощатом помосте вокзального перрона Алексей познакомился с загадочной Машей (Анна Котомина), которая тоже добиралась с войны домой, и уехал с ней в ее город, а не к жене и детям. Они же шесть дней встречали поезда, и он проглотил это известие без тени вины.

Жена Люба хлопотливо протерла помост из неструганых досок, и теперь это стол, на который, хоть и волнуясь, но неспешно выставляли, протерев, каждую из четырех тарелок и ложек. Кружки были алюминиевые, фронтовые, совсем не домашние. Принесли форму с пирогом и чугунок со щами. Самих кушаний там не было, и никто вида не делал, что ест. Ни к чему правдивость эта была, потому что стыла за столом тяжелая неловкость — вот что главное. Вроде радость такая: муж с войны вернулся, у детей снова отец есть, — но они все уже не прежние, и надо заново привыкать друг к другу.

Несколько состояний переживала Люба — Эльвира Цыганок. Сначала, видя неожиданную сдержанность мужа, старалась не особо выплескивать своего счастья. Потом потупилась виновато, когда дочка Настя Семена Евсеича помянула. Мягко возражала Алексею, уверяя, что только его любила. Пыталась объяснить, как непросто жили тут, но дети мало болели. А в ночном разговоре под меркнущей керосиновой лампой отчаянно пробивалась к его несправедливому, зачерствевшему сердцу.

А Роман Меринов играл глухаря, которого захлестнула обида. Он никого не узнавал в родном доме. Ни Насти (Екатерина Лунева), которая подросла без него, он для нее чужой, и она глядела букой, дичилась, отталкивала от матери. Ни Петруши (Владислав Львов), который как-то промахнул мимо детства и теперь по-хозяйски, с угрюмой настырностью строил мать с сестрой. А главное — свою Любу не узнавал, не понимал, не услышал. Лишь мимолетно удивился, что работала она на кирпичном заводе, «на прессу», но ее тяжкой ноши не признал. Что война всех покорежила, где бы кого ни застала, — и думать не думал.

Наверное, и для полноценного спектакля непросто сочинить последнюю сцену, а уж в эскизе как показать бегущих за поездом детей? И то, как Алексей увидел эту картину: сначала со стороны, но все-таки с сочувствием, разглядев лишь две фигурки; потом понял, что это дети; потом узнал их… И то, как они падали, потому что Петруша впопыхах обулся в валенок и калошу. Вся эта задача оказалась на плечах Романа Меринова, который передавал авторский текст, переживал его, возмещал то, что глазу было недоступно. Непросто это оказалось, непросто… И тут режиссер ставил отчетливую точку: пока платоновские слова еще звучали, Люба снова протирала стол, расставлялись тарелки, и семья усаживалась в спокойном ожидании Алексея: он не уехал, он сейчас придет.


ЛЮБОВЬ НЕ ОСТЫВАЕТ НИКОГДА
«Мальчик и девочка». В. Панова. Режиссер Дмитрий Зимин.

Наша землячка Вера Панова, которая родилась в Ростове и работала здесь в газете, прожила невероятную жизнь, полную жестоких испытаний, трагических потерь, и сама достойна отдельной книги. Ее рассказ «Мальчик и девочка», фабула которого несчитанное число раз перемолота литературой, вовсе не прост. С такой меркой к нему и подошли режиссер с актерами, сочинив лирическую повесть, выходящую за рамки одного события.

С щенячьей радостью впитывал мальчик (Роман Кошельский) дни свободы от всего на свете: от взрослых, от их неизбежного руководства, заодно — от ответственности. Крымский воздух, огромное вечное море, милая девочка три раза в день останавливалась возле него… Тиражировалась сцена, в которой застенчивая юная подавальщица в санаторной столовой (Анастасия Петрякова) медленно вытягивала руки поперек стола и неизменно убирала их, когда мальчик пытался до них дотянуться. Повторяющаяся картина, может быть, и усыпляла, но ведь этот осторожный, почти всегда немой диалог в столовой и был содержанием жизни двух наивных существ. Можно представить, с каким нетерпением они ждали каждого часа кормежки, чтобы снова испытать этот трепет.

Двое актеров — Александра Гусева и Рустам Огородников — выступали в роли рассказчиков. Они не только вводили в курс дела, но и создавали атмосферу жизни. Сначала — вагонной: «Вниз — вверх — столб», — повторяли, раскачиваясь, и возникало впечатление, что они говорили не прозой. Этот летучий текст был похож на верлибр с его завораживающими повторами. Много слов как-то вообще не требовалось, и мальчик с девочкой, поглощенные игрой рук, не сразу заговорили. Закадровые голоса поначалу воспроизводили их диетически скудный диалог, но это были взрослые и очень усталые голоса.

В финале, когда выходили Валерия Искворина и Дмитрий Зуев, реанимируя давнюю картину в санаторной столовой, движения их рук уже не были такими нетерпеливыми. Это было воспоминание, окрашенное грустью. А может быть, и типовая история, происходившая и с другими людьми.

А рассказчики легко перевоплощались в эпизодические фигуры. И одна из них, подручная, рожденная именно в этой истории, была на пять с плюсом. Как и вся сцена, разыгранная, словно детально разработанная партитура. Расставшиеся мальчик с девочкой, сидя по обе стороны большого стола, покачивали бутылями с водой. Потом девочка наливала полный стакан воды (это было ее письмо мальчику), и подручная в роли почтальона двигала стакан в сторону мальчика. Чуть пораздумав (еще неловко, видимо, было не «прочитать»), он выпивал воду и наполнял свой стакан. Было двинул его в сторону девочки, и почтальон готовность проявила, а он и придержал свое послание. И все ясно стало: забыл, отодвинул, — но очень любопытно было, как дальше переписка пойдет — девочка-то на этом вряд ли остановится.

Она, конечно, и второй стакан налила, не до края, и почтальонша свое посредническое дело сделала, а мальчик, помедлив, вылил его в песок, которым стол был по-пляжному устлан. Третий стакан, на четвертушку заполненный, уже опрокинут был без промедления, а четвертый, лишь со словами «жду ответа, как соловей лета», выплеснут с видимым раздражением.

А девочка жила дальше, растила сына, который уже сам мог дойти до моря. Девочка была из тех людей, для которых любовь не остывает никогда. Мальчику не дано было испытать это, и, строго говоря, не девочка осталась в жизненном проигрыше, а он. Такое впечатление оставлял эскиз. А все три эскиза (игравшиеся в камерном пространстве), каждый на свой манер, считывались как послание в сегодняшний день с вечным вопросом: зачем живем, зачем страдаем? И с надеждой, какая была у известных персонажей, на то, что «кажется, еще немного», и мы узнаем это…